Мемуарно-краеведческий очерк о закате советской эпохи
Вообще-то, исторические события случаются довольно часто. Разного масштаба, конечно, но на каждое поколение их достается помногу. Для каждого человека, наверное, существует то первое историческое событие, которое приходится на его памяти. Первое историческое событие - это когда происходит в твоем городе, вокруг тебя, что-то до сих пор не случавшееся, не виданное тобой (хотя оно может быть и предсказанное, и ожидаемое, и уже неоднократно теоретически обсужденное). Для меня таким первым Событием с большой буквы стала смерть Брежнева. Я вдруг почувствовал, что в моей стране что-то происходит, жизнь меняется, и повседневная реальность отнюдь не вечна.
Через три-четыре года уже широко распространилось словечко для обозначения того, что тогда закончилось - "застой". Словечко для меня лично очень удачное, очень подходящее на мой вкус. А событие и впрямь оказалось историческим.
Впрочем, нет ничего нового на свете, все когда-то было в первый раз и все повторяется. Хорошо известные события похорон Сталина стали той самой трагедией, так что на нашу долю достался фарс. Да еще какой, в трех частях. Помните - "Уважаемые телезрители! Вы, конечно, будете смеяться, но Генеральный секретарь ЦК КПСС ..." Однако, по порядку.
Ноябрь 1982.
Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, четырежды Герой Советского Союза, и прочая и так далее, Леонид Ильич Брежнев скончался 10 ноября 1982 года, в среду, как раз по окончании школьных каникул. На каникулы наш 9 "Б" ходил в туристический поход по Молдавии. Из-за трудностей с обратными билетами, или из-за неудачно спланированного маршрута, уже не помню, мы опоздали с возвращением в Москву на один день, приехали во вторник вместо понедельника, что не прибавило нашему классу популярности в глазах администрации славной 57 школы. Если бы они еще узнали, как мы напились молодого молдавского вина в последний день похода! И какие были приключения с милицией! Но это уже другая история.
Кончалась золотая осень, наступала московская осенняя грязь. А меня и еще двоих одноклассников угораздило явиться в школу (с опозданием на день) без сменной обуви. Такой наглости не смог выдержать завуч 57 школы, Борис Петрович Гейдман, и не пустил нас на уроки. Выгнал.
Нам не пришла в голову идея поехать за сменкой и вернуться ко второму уроку, может быть, нам так и сказали, чтоб мы сегодня уже не появлялись. И мы отправились к нашему однокласснику Грише, обварившему в походе ноги кипятком, провалявшемуся неделю в молдавской больнице, а теперь отлеживавшемуся дома. В гостях у него мы просидели несколько часов, весело общаясь и периодически удивляясь, почему по телевизору показывают сплошную классическую музыку. "Лебединого озера", впрочем, я совсем не помню, а помню руки и клавиши рояля на экране Гришиного телевизора. К концу уроков решили ехать обратно в школу, налаживать отношения с начальством. Ни о чем не догадываясь.
Входим мы в школу, и видим, как по лестнице в вестибюль спускается наш директор, Нина Евгеньевна Лапушкина, и несет на плече красный флаг, из тех, что вывешивают на домах в праздники. А на древке, под серебристым наконечником, завязан большой черный бант. Скомандовала мне Нина Евгеньевна повернуться и идти за ней, на улицу. О том, что случилось в стране, я узнал, уже сидя на плечах у кого-то из одноклассников и втыкая флаг в держатель в виде львиной лапы рядом со школьной дверью.
Кстати, так я впервые узнал, что флаги по улицам развешивает не специальная городская служба, а сами обитатели домов, жеки и дворники. Надо сказать, что я совершенно не помню, чем закончилась история со сменкой и пропущенными уроками. Видимо, была забыта за важностью исторического момента.
Теперь надо пояснить, что 57 школа расположена на улице Маркса-Энгельса, аккурат на задворках Пушкинского музея и в одном квартале от Кремля. Путь в нее для многих учеников математических классов, живущих по всему городу и добирающихся до школы на метро, лежит от метро "Кропоткинская", выход к бассейну "Москва". Так и звался выход, "ближняя Кропоткинская", в отличие он "дальней", которая выход на бульвар. И первое же нововведение ждало нас на следующий день, в четверг.
Траур был назначен, и центр города был перекрыт. Однако школьники еще учились пару дней, и только в самые предпохоронные дни детям было предписано скорбеть дома. Всем, кроме учеников одной единственной школы в стране, в которой в 80-е годы прекращали учиться на следующий день после любой смерти высокого советского начальника. Но об этой школе -- позже.
Итак, утром в четверг, выйдя из метро, мы увидели абсолютно пустую улицу Волхонку, посередине которой стоял милиционер. И проверял дневники. Прямо посреди улицы он выяснял, действительно ли мы учимся в зоне оцепления, а на попытки перейти улицу выше или ниже по течению возмущенно свистел. Так мы начали знакомство с ритуалом проведения траура по вождю и его важной частью - перекрытием центра Москвы. Собственно, об этом и будет мой рассказ.
В тот, еще учебный, но уже траурный день мы собрались после уроков в школе втроем. Мой одноклассник Борька (забавен факт его участия в этом состязании с московскими властями, для тех, кто знает, о ком идет речь) и студент-первокурсник Вацек, на два года нас старше, бывший основной движущей силой большинства школьных историй и приключений с момента его поступления в школу и еще довольно долго после ее окончания. В таком составе мы решили выяснить, кто умнее, хитрее, и лучше знает Москву - милиция, дружинники и солдаты, или два школьника 9 класса и студент-первокурсник. Впрочем, можно сформулировать и по другому - два ученика 57 школы и один ее выпускник. В общем, мы решили попрощаться с вождем, хотя нас никто туда не звал.
Мы, разумеется, знали, что прощание с телом проходит в Колонном зале Дома Союзов. Знали мы и то, что трудящихся, направленных по разнарядке на прощание, подвозят автобусами к Пушкинской площади, откуда они по Пушкинской улице организованно стоят в самой длинной в те дни очереди в СССР. Однако в очереди нам стоять не хотелось, и без особого плана мы решили двигаться прямо к Колонному залу.
От школы мимо Генерального штаба мы вышли на Гоголевский бульвар. Вокруг зданий Генштаба было спокойно, милицейские патрули стерегли переулки, уходящие от бульвара. Соседство с Генштабом в основном замечалось нами по отрядам офицеров, каждое утро съезжавшихся на метро к станции Кропоткинская и толкавшихся в набитых вагонах вперемешку со школьниками и прочим трудовым людом. Помню, я однажды держался за поручень в давке и разжаловал в майоры одного низкорослого полковника, зацепившись рукавом и сорвав ему с погона пару звездочек.
От школы мимо Генерального штаба мы вышли на Гоголевский бульвар. Вокруг зданий Генштаба было спокойно, милицейские патрули стерегли переулки, уходящие от бульвара. Соседство с Генштабом в основном замечалось нами по отрядам офицеров, каждое утро съезжавшихся на метро к станции Кропоткинская и толкавшихся в набитых вагонах вперемешку со школьниками и прочим трудовым людом. Помню, я однажды держался за поручень в давке и разжаловал в майоры одного низкорослого полковника, зацепившись рукавом и сорвав ему с погона пару звездочек.
На пересечении бульвара с улицей Фрунзе и Калининским проспектом мы поняли принцип оцепления. Радиальная система улиц московского центра делала поставленную задачу простой и приятной. На каждом из четырех углов каждого перекрестка располагалось по паре милиционеров. На идущих по кольцу они внимания не обращали. Но стоило начать двигаться к центру, как бдительные стражи порядка требовали паспорт с пропиской. С чем мы и столкнулись на первом же подходящем нам повороте - с Суворовского бульвара на улицу Герцена, у кинотеатра "Повторного фильма". Попытка объяснить кордону, что мы там живем, а паспортов у нас нет, так как мы школьники, окончилась на вопросах об адресе, почему идем втроем, а также на вполне резонном замечании о том, что Вацек на школьника не похож. Запастись третьим дневником мы, разумеется, не догадались. И были вынуждены проследовать дальше, на Тверской бульвар.
Тут начались родные места, первый шанс изучить их я получил еще в коляске, которую возила по этому бульвару моя няня. Пройдя мимо самого старого дерева на московских бульварах, помнящего не только меня в коляске, но и Пушкина, мы поравнялись с новым МХАТом, и углубились в переулочки Никитской части, никем в этом районе не охраняемые. Выйдя переулками на улицу Станкевича, мы пошли обратно, к улице Герцена. Мимо фирмы "Мелодия", оккупировавшей англиканскую церковь, мимо крохотного дворика примыкающего к ней особняка Энгельгардтов, где зимой заливали каток и где я в возрасте пяти лет в первый раз встал на коньки. А дальше, около мемориальной доски архитектора Жолтовского на доме Энгельгардтов, поворот на задний двор того дома, где я прожил первые семь лет своей жизни. Улица Неждановой, 1б, коммунальная квартира на третьем этаже направо, принадлежавшая до революции знаменитому владельцу первой российской киностудии Ханжонкову. Одна из наших двух комнат была, по преданию, будуаром его жены, Веры Холодной. Вообще-то в реальности Вера Холодная никогда не была замужем за Ханжонковым, но установить, какая же из двух половин истории соотвествует действительности, мне пока не удалось. Через задний двор, мимо черного хода, весьма пугавшего меня в детстве, проход вдоль старинных палат ведет на улицу Неждановой. Кстати, эти палаты, тогда довольно жуткого вида, ныне отреставрированы банком еще одного нашего одноклассника. Маленький город, в сущности.
Перейдя улицу Неждановой, наша троица попала в еще один знакомый мне с детства двор. По четной стороне улицы стоят несколько домов под единым номером 2, в одном из которых жил Есенин. В его квартире моему отцу, уже после войны, показывали утюг, которым Есенин гладил брюки. Но большой двор за этими домами знаком мне не из-за Есенина, а из-за родного детского сада, расположившегося по соседству в особняке какого-то декабриста. Говорят, что там у сторожихи хранилось кольцо, выкованное из кандалов, и привезенное хозяином дома, вернувшимся все-таки из ссылки в Москву. Позже в детском садике располагался Госкомитет по информатизации, в чем я, обучаясь на ВМиК, видел перст судьбы. А сегодня там "Международный союз музыкальных деятелей" - сказывается близость консерватории. Но тут уж судьба явно ошиблась.
Перейдя улицу Неждановой, наша троица попала в еще один знакомый мне с детства двор. По четной стороне улицы стоят несколько домов под единым номером 2, в одном из которых жил Есенин. В его квартире моему отцу, уже после войны, показывали утюг, которым Есенин гладил брюки. Но большой двор за этими домами знаком мне не из-за Есенина, а из-за родного детского сада, расположившегося по соседству в особняке какого-то декабриста. Говорят, что там у сторожихи хранилось кольцо, выкованное из кандалов, и привезенное хозяином дома, вернувшимся все-таки из ссылки в Москву. Позже в детском садике располагался Госкомитет по информатизации, в чем я, обучаясь на ВМиК, видел перст судьбы. А сегодня там "Международный союз музыкальных деятелей" - сказывается близость консерватории. Но тут уж судьба явно ошиблась.
В моих детских воспоминаниях не сохранилась укромная лесенка среди непроходимой на первый взгляд мешанины заборов, ведущая от бывшей прогулочной территории детского сада во дворы обширного и разлапистого дома, пристроенного к особняку Меньшикова, парадный подъезд которого хорошо виден с угла Герцена и Огарева. Но лесенка была нами открыта за пару месяцев до описываемых событий, так как в этом самом доме располагался вычислительный центр, где из нас один день в неделю готовили операторов ЭВМ. На ВЦ стояли машины ЕС ЭВМ, и из всех задач, которые там считали, я запомнил только одну - подбор вариантов обмена квартир. Не помню, как называлось ВЦ и что еще было в здании тогда, в 1982, но надо ли удивляться, что на украшенном бронзовыми фонарями парадном входе синего особняка сегодня красуется табличка "Комитет муниципального жилья"?
Итак, наша троица вновь оказалась на улице Герцена, и пробираться далее дворами внутри квартала было невозможно, ибо весь квартал между Огарева и Белинского занимает Министерство внутренних дел, проход насквозь есть только у самой улицы Горького, у Центрального телеграфа. Мы все-таки не хотели приближаться к основной магистрали Москвы, полагая, что она охраняется лучше всего. Как показали дальнейшие события, мы ошибались. Но в тот момент решено было двигаться по Герцена.
Пересечение улицы Герцена с Огарева и Семашко не является классическим перекрестком. Боковые улицы смещены относительно друг друга, поэтому смещены оказались и посты милиции, осуществляющие контроль за движением народа. Решение оказалось простым и гениальным. Группа людей, пересекающая перекресток по диагонали, поставила служителей закона в тупик. Судя по всему, она не подпала ни под определение людей, движущихся по радиусу, ни под определение людей, идущих по кольцу. Мы перешли абсолютно пустой перекресток под взглядами всех четырех патрулей и продолжили свой путь по Герцена вниз.
Жилых домов дальше уже нет, поэтому охраняемый перекресток был последним перед площадью. На пересечении с улицей Белинского патрулей не было. Мы прошли под окнами старого Зоологического музея, всегда на моей памяти закрытого. Через одно из огромных пыльных стекол мне в раннем детстве показали чей-то огромный хребет, уходящий в темноту зала. Родители говорят, что с тех пор я называл этот дом "дом костей".
На углу Герцена и проспекта Маркса милиционеры были неумолимы. Повернуть налево было невозможно. В ответ на просьбу пропустить нас к метро "Проспект Маркса" нам порекомендовали пойти в другую сторону, к "Библиотеке имени Ленина". Мы выбрали другой вариант. Пост оцепления стоял уже за углом, на площади, и милиционеры не видели, куда мы направились, повернув назад, на Герцена.
А направились мы к арке в здании Московского университета, мимо которой только что прошли. В арке дежурили простые дружинники. Вацек достал студенческий билет (Московского инженерно-строительного института), мы с Борькой достали дневники, и Вацек объяснил дружинникам, что в здании университета проводятся занятия кружка, что он, преподаватель, и два учащихся должны на это занятие попасть, и нас - пропустили.
А направились мы к арке в здании Московского университета, мимо которой только что прошли. В арке дежурили простые дружинники. Вацек достал студенческий билет (Московского инженерно-строительного института), мы с Борькой достали дневники, и Вацек объяснил дружинникам, что в здании университета проводятся занятия кружка, что он, преподаватель, и два учащихся должны на это занятие попасть, и нас - пропустили.
Корпус Зоологического музея со двора разительно отличается от фасада. Вместо барельефов со зверюшками и растениями - голый кирпич, как будто со здания сняли тонкую зеленую шкурку и оставили напоказ глубокую рустовку и мощные полуколонны, более уместные для промышленной архитектуры Питера, чем для центра купеческой Москвы. Впрочем, объяснение этому архитектурному чуду прозаическое и вполне московское. Городские сплетни утверждают, что давным-давно высочайшие лица выделили деньги университету на разработку средства от тараканов, одолевавших обитателей соседних кремлевских палат. Построили новое здание для зоологов, но деньги кончились неожиданно, средство, как хорошо знают москвичи, открыто не было, и на штукатурку со двора уже не хватило. Через внутренний двор университета (он же двор анатомического театра одного из московских медицинских институтов, Геолого-разведывательного института и еще каких-то неведомых учреждений) ведет диагональная дорожка, выводящая прямо к воротам на проспект Маркса. В этих воротах стояли очень важные милицейские чины, но они не несли караульной службы, и не обратили внимание на трех человек, двинувшихся ко входу в метро мимо первой ласточки сталинской архитектуры - дома Жолтовского, мимо парадного подъезда "Националя". Никем не остановленные, мы дошли до входа в подземный переход под улицей Горького, спустились - и оказались в ловушке.
Со стороны Госплана в подземный переход шли люди, отдавшие свой долг вождю и стремящиеся как можно скорее попасть домой и провести с семьей остаток неожиданного выходного. Выйти против этого потока, регулировавшегося несколькими милиционерами, было невозможно. Проходы на Красную площадь были, естественно, перекрыты. Нам оставалась только попытаться вырваться из перехода обратно, на ту же сторону улицы, откуда мы пришли. Мы подошли к выходу направо, к Театру Ермоловой и к Центральному телеграфу. И тут Вацек провел самый сюрреалистический разговор с милиционерами, который я слышал в своей жизни:
- Нам надо на Центральный телеграф, у нас заказан международный разговор с Израилем.
- А талон у вас есть?
- Нет, но мы помним номер.
- Назовите!
- 3757.
- Проходите.
- Нам надо на Центральный телеграф, у нас заказан международный разговор с Израилем.
- А талон у вас есть?
- Нет, но мы помним номер.
- Назовите!
- 3757.
- Проходите.
Мы пулей вылетели из перехода и поспешили к телеграфу. В подземный переход мы спускаться уже не стали и перешли улицу Горького поверху. Конечно, я и раньше ходил по проезжей части улицы Горького, перекрытой для автомобилей в дни демонстраций и народных гуляний. Но в толпе людей вовсе не возникает того необычного ощущения, которое появляется, когда ты среди белого дня стоишь посредине абсолютно пустой широкой улицы. Похожее чувство я испытал как-то на Белом море, когда впервые приехал туда зимой, вышел на лыжах на лед залива и оказался там, где раньше был только на борту корабля. Чувство, что ты находишься там, где ты просто физически не можешь находиться.
В общем, дальше задача продвижения к Колонному залу была простой. Помните, я упоминал о школе, ученики которой не учились в дни трауров по советским вождям? Это 179 мат. школа, родственница 57-ой. Она расположена практически у самого Колонного зала, в Георгиевском переулке, точнее, она отделена от переулка краснокирпичным зданием гаражей, построенном в стиле русских теремков. Уроки в ней отменяли немедленно, как только тело очередного члена ЦК располагалось на свою последнюю остановку, то есть в 80-е годы довольно часто.
Окрестные дворы мы знали неплохо, на задворках 179 школы была хоккейная коробка, в которой наши школы частенько сражались в футбол. Попасть туда было делом нетрудным. Вторая подворотня направо с проезда Художественного театра, через детскую площадку. Посредине площадки под грибком стоял одинокий солдатик, но мы ему были глубоко безразличны. В глубине двора, за решеткой, уже видна Пушкинская улица и тянущаяся по тротуару очередь. Попасть из дворов на улицу было невозможно, мы обошли вокруг здания школы и вышли из-за гаражей прямо в Георгиевский переулок. Первый милицейский пост стоял гораздо ближе к ведущей на улицу Горького арке, мимо нас тянулись к метро люди, вышедшие из Колонного зала. Никаких препятствий не было, и мы дошли до задней двери Дома Союзов.
Сразу должен сказать, что это последнее препятствие оказалось непреодолимым. У двери стоял распорядитель - дюжий дядечка в черном костюме с траурной черно-красной повязкой на рукаве. Войти в выход оказалось невозможно. Мы понаблюдали за тем, как какой-то ветеран убеждал распорядителя, что он воевал с Леонидом Ильичем на Малой Земле и должен бросить еще один взгляд. Бесполезно. Мы робко попытались вступить в переговоры, придумав какой-то оброненный во время прощания кошелек. Дядечка соболезнующе посмотрел на нас и посоветовал отправляться восвояси. Какие-то школьники и студенты в прощании участвовали, поэтому сам по себе факт нашего появления не произвел на него никакого впечатления. Разумеется, ему не пришло в голову, что мы вообще пока не видели тела, а только что вынырнули из ближайшей подворотни.
Постояв у выхода из Колонного зала, мы сочли свою миссию исполненной. В сущности, пытаться попасть на Пушкинскую улицу в очередь и идти внутрь уже вовсе не хотелось. Мы повернулись и двинулись к метро. Так мы и не попрощались с вождем.
Февраль 1984.
Кончина Юрия Владимировича Андропова не произвела такого впечатления, как кончина Брежнева. Желания пойти к Колонному залу уже не возникло. Вообще московский февраль гораздо менее вдохновляет на прогулки, чем ноябрь. Да и десятый класс не девятый, подготовка к поступлению в институт потихоньку вытесняет из головы прочие идеи.
Опять таки, был уже траурный, но еще учебный день, скорее всего, пятница, 10 февраля, или суббота, 11. У нас был пустой урок, кто-то из учителей заболел, и мы сидели в кабинете истории, решая вступительные варианты. Появившаяся на пороге Нина Евгеньевна вызвала добровольцев. В учительской собирались праздновать день рождения, и решено было отправить пару учеников с ответственным заданием - добраться по перекрытым московским улицам до известной кондитерской на улице Горького, той, которая за Пушкинской площадью, и доставить в школу торт "Стефания" или что-нибудь аналогичного качества.
Вызвались мой одноклассник Федор и я. Времени было много, в метро лезть не хотелось и ходить пешком мы любили (в тот же год мы с ним предприняли попытку пройти 100 километров за 24 часа, он прошел за 21 час 30 минут, а я отпал где-то в районе 50 километров и так с тех пор больше 80 за один раз не прошел, увы).
Прогулка оказалась совсем не сложной. Выход на бульвары и путешествие до кондитерской прошли вообще без осложнений, так как шли мы из центра, и никаких подозрений не вызывали. Возвращение обратно с тортиком наткнулось только на два препятствия. Для того, чтобы попасть на Тверской бульвар, надо было миновать пост напротив выхода из сквера с фонтаном перед кафе "Лира". Эту задачу мы решили обходным маневром, пройдя по внешней стороне бульвара, никем не охраняемой, и попав на бульвар через заборчик чуть дальше, напротив нового МХАТа. Зато у самой школы, когда нам надо было свернуть с Гоголевского бульвара на улицу Маршала Шапошникова, препятствие оказалось посложнее. Идущую вдоль Генштаба улицу перегораживала сплошная шеренга солдат, появившаяся за те сорок минут, что мы ходили за тортом. Командовал офицер, и в переговоры с ним нам пришлось вступить. Здание школы с поворота отлично видно, хотя, конечно, о том, что это школа, догадаться невозможно. Объяснили мы все как есть - что мы школьники, ходили за тортиком, вон школа, нам туда. Офицер долго непонимающе смотрел на нас, размахивавших перевязанной веревочкой коробкой, а потом задал один вопрос: "А что у вас в коробке?". Мы ответили: "Тортик", и прошли.
Март 1985.
В марте 1985, когда в последний раз скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС, Константин Устинович Черненко, я уже заканчивал первый курс. Весна, студенческая жизнь, одним словом, этот траур я совершенно не запомнил.
Комментариев нет:
Отправить комментарий